Я приложил неимоверное усилие, чтобы разорвать невидимую пелену энергии, которая, казалось, окутала меня. Кажется, это мне удалось. Я встал, собираясь уходить, и я бы сделал это, но женщина тоже поднялась и прошептала мне на ухо:

— Не убегай. Мне надо так много сказать тебе.

Я автоматически сел, остановленный любопытством. Странно, но мое волнение внезапно исчезло, — пропал и мой страх. У меня даже хватило смелости спросить:

— Ты действительно женщина?

Она тихо усмехнулась, словно молодая девушка. Затем она заговорила.

— Если ты опасаешься, что я превращусь в грозного мужчину, который в состоянии причинить тебе вред, то глубоко ошибаешься, — сказала она еще более гипнотическим, странным голосом. — Ты мой благодетель. Я твоя слуга, и я была слугой всем твоим предшественникам.

Сконцентрировав всю свою энергию, я высказал ей свои мысли.

— Пожалуйста, бери мою энергию, — сказал я. — Это мой дар тебе. Но я не хочу от тебя никакого дара силы. Я так решил.

— Я не могу взять твою энергию даром, — прошептала она. — Я плачу за то, что получаю. Это сделка. Глупо отдавать свою энергию даром.

— Я был глупцом всю мою жизнь. Поверь мне, — сказал я. — Я, конечно, могу позволить себе сделать тебе такой подарок. У меня нет с этим проблем. Тебе нужна энергия — бери ее. Но я не нуждаюсь в излишествах. У меня ничего нет, и мне это нравится.

— Возможно, — сказала она задумчиво.

Агрессивным тоном я спросил, что, собственно, «возможно» — возможно взять мою энергию, или возможно ее недоверие к тому, что у «меня ничего нет, и мне это нравится».

Она довольно ухмыльнулась и сказала, что она, возможно, возьмет мою энергию, раз я столь великодушно ее предлагаю, но она должна будет расплатиться. Она должна мне отплатить чем-то равноценным.

Слушая ее, я понял, что она говорит по-испански с очень сильным и странным акцентом. Никогда в своей жизни я не слышал, чтобы кто-либо так говорил. В каждом слове она добавляла лишнюю фонему в середине слога.

— У тебя очень необычный акцент, — сказал я. Откуда он?

Почти из загробного мира, — сказала она и вздохнула.

Между нами установился контакт. Я понял, почему она вздохнула. Она была ближе всего к вечности, в то время как я был чем-то временным. Это было моим преимуществом. Бросившая вызов смерти загнала себя в угол, а я был свободен.

Я внимательно рассматривал ее. Казалось, что ей где-то между тридцатью пятью и сорока годами. Это была смуглая женщина, настоящая индеанка, довольно крепкая, но не толстая. Я мог видеть гладкую кожу ее рук, молодые и упругие мускулы. В ней было около пяти футов и шести или семи дюймов роста. Она была одета в длинное платье и черную шаль. Она стояла на коленях, и я мог видеть ее гладкие пятки и часть ее сильных икр. Ее талия была тонкой. У нее были большие груди, которые она не могла или, возможно, не хотела скрывать под своей шалью. Ее блестящие черные волосы были заплетены в косы. Она не была красавицей, но не была и простушкой. Ее черты ни в коей мере не были выдающимися. Я ощущал, что ничто в ней не может привлечь внимания, кроме ее глаз, обычно опущенных, прикрытых веками. Ее глаза были прекрасны, ясны и спокойны. Кроме дона Хуана, я ни у кого не видел столь сияющих и живых глаз.

От ее глаз мне стало совершенно спокойно. Такие глаза не могут быть злыми. Я ощутил прилив доверия и оптимизма и почувствовал, что я как бы знаю ее всю жизнь. Но я так же хорошо осознавал и другое — свою эмоциональную нестабильность. Это всегда беспокоило меня в мире дона Хуана, заставляя постоянно быть в подвешенном состоянии. У меня были моменты абсолютного доверия, интуитивно сопровождаемые лишь ничтожными сомнениями и недоверием. Эта ситуация не выглядела иначе. В мой подозрительный ум внезапно пришла мысль, предупреждающая меня: я попал под влияние женских чар.

— Вы начали изучать испанский недавно, не так ли? — сказал я, чтобы отделаться от своих мыслей, боясь, что она их прочтет.

— Только вчера, — отпарировала она и рассмеялась хрустальным смехом, показывая маленькие, невероятно белые зубы, сверкающие как жемчуг.

Люди повернулись и посмотрели на нас. Я опустил голову ниже, словно углубясь в молитву. Женщина придвинулась ко мне ближе.

— Есть ли здесь место, где мы могли бы поговорить? — спросил я.

— Мы разговариваем здесь, — ответила она. — Здесь я говорила со всеми нагвалями твоей линии. Если говорить шепотом, никто не услышит нашего разговора.

Я сгорал от нетерпения, желая спросить о ее возрасте. Но меня отрезвило одно мое воспоминание. Я вспомнил одного своего приятеля, который на протяжении многих лет устраивал всяческие западни, чтобы вынудить меня открыть свой возраст. Я ненавидел этот его мелочный интерес, а сейчас я сам был на грани такого же поведения. Я тотчас же отбросил эту мысль.

Я хотел ей сказать об этом, чтобы просто поддержать разговор. Казалось, что она знает, какие мысли приходят мне в голову. Она по-дружески сжала мне руку, словно затем, чтобы сказать, что наши мысли совпадают.

— Можешь ли ты вместо подарка дать мне какое-нибудь напутствие? — спросил я ее.

Она отрицательно покачала головой.

— Нет, — прошептала она. — Мы совершенно разные. Даже более разные, чем мне представлялось возможным.

Она поднялась и соскользнула со скамьи. Ловко преклонила колени, став лицом к главному алтарю. Перекрестилась и дала знак следовать за ней к большому боковому алтарю слева от нас.

Мы стали на колени перед большим Распятием. До того, как я успел что-либо сказать, она произнесла:

— Я живу очень долгое время. Причиной моей долгой жизни является мое умение контролировать сдвиги и перемещение моей точки сборки. Вместе с тем я не остаюсь слишком подолгу здесь, в вашем мире. Я должна сохранять энергию, которую я получаю от нагвалей вашего рода.

— Прикована ли ты только к этому месту, находясь в этом мире?

— Нет. Я хожу везде, где хочу.

— Ты всегда женщина?

— Я была женщиной дольше, чем мужчиной. Мне это определенно больше нравится. Я почти забыла, как быть мужчиной. Я полностью женщина!

Она взяла мою руку и заставила прикоснуться к ее промежности. Мое сердце колотилось у меня в горле. Она действительно была женщиной.

— Я не могу просто взять твою энергию, — сказала она, меняя тему. — Мы должны заключить соглашение другого рода.

На меня накатила еще одна волна бесконечного благоразумия. Я хотел спросить ее, где она жила, когда бывала в этом мире. Оказалось, что у меня не было необходимости произносить свой вопрос вслух, чтобы получить ответ.

— Ты гораздо-гораздо моложе меня, — сказала она. Но и тебе уже теперь очень непросто сообщать людям, где ты живешь. И даже если ты приводишь их в дом, за который платишь и который является твоей собственностью, — он не является тем местом, где ты живешь.

— Есть так много вещей, о которых я хотел бы спросить тебя, но мне в голову приходят лишь бестолковые мысли, — сказал я.

— Тебе не нужно о чем-либо спрашивать меня, — продолжала она. — Ты уже знаешь все, что знаю я. Тебе требуется лишь толчок, чтобы вызвать свои знания. Я дам тебе такой толчок.

Мне не только приходили в голову бестолковые мысли, но и весь я находился в состоянии такой внушаемости, что не успела она закончить говорить, что я знаю то, что знает она, как я ощутил, что я действительно знаю все, и мне не нужно больше задавать какие-либо вопросы. Смеясь, я сказал ей о своей доверчивости.

— Ты не доверчив, — авторитетно заверила она меня. — Ты знаешь все, потому что сейчас ты полностью во втором внимании. Оглядись вокруг!

На какой-то миг я не мог сфокусировать свое зрение. Это было так, словно в мои глаза попала вода. Когда я присмотрелся, я понял, что произошло нечто зловещее. Церковь была другой, более темной, угрожающей, гнетущей. Я поднялся и ступил пару шагов к нефу. В глаза бросились скамьи; они были сделаны не из досок, а из тонких перекрученных бревен. Это были самодельные скамьи, установленные внутри величественного каменного строения. Другим стал также и свет в церкви. Он был желтоватым, и его тусклое свечение отбрасывало столь черные тени, каких мне не приходилось видеть никогда в жизни. Он исходил от свечей, горевших на многих алтарях. Я ощущал, как гармонично сочетается пламя свечей с массивными каменными стенами и росписями колониальной церкви.